Путь ариев Продолжение. Начало в № 1

Запорожский путешественник Владимир СУПРУНЕНКО проехал на велосипеде четыре тысячи километров по Индии, Непалу, Шри-Ланке, пытаясь в заморских дивах и колоритных деталях местного быта разглядеть то, что сегодня через далекое индоевропейское прошлое связывает Украину и народы Индостана. 

Зачем индусу чуб-«оселедец»?

…В одну и ту же реку нельзя вступить дважды. Это не касается священного Ганга, в котором можно совершать омовение, смывающего все грехи и дарующего благодать телу и душе бесконечно. Тем более, если это происходит на набережной Варанаси. Это один из самих древних городов мира. Утверждают, что город был создан богами, которые потом переселились в Гималаи. Для индусов Каши (так город назывался в древности, в переводе – «город света») своеобразный центр Вселенной, путь к свету, просветлению. Все дороги в Индии ведут в Варанаси. В самом же Варанаси все дороги ведут к Гангу. У каждого народа своя главная «божья дорога» – так в старину называли реки. Для индийцев Ганг, что для украинцев Днепр-Славутич – река, дарованная небесами река славы, река-мать. Пробираясь по древним узким улочкам города (кое-где протяни руки и дотронешься ладонями до стен противоположных зданий), я как пароль то и дело восклицал: «Ганг!», и мне тут же указывали направление. Так я добрался до набережной. По широким ступеням в толпе паломников, туристов, нищих спустился к реке. Город расположен на западном берегу Ганга. Кстати, на трех холмах, которые олицетворяют три острия трезубца Шивы. При этом весь город выстроен на западном берегу Ганга. Восточный же берег пустынен и уныл. Он считается как бы потусторонним миром, куда Шива переправляет души умерших. Дело в том, что в индийской мифологии считается, что Варанаси освобождает человеческую душу от уз тела; тот, кому повезло умереть в Варанаси, достигает немедленного освобождения от цикла рождений и смертей.

Потустороннее небытие (или все-таки бытие?) где-то там за то ли туманным, то ли пыльным горизонтом, в котором растворяются мутные воды Ганга. Рядом же на его набережной вовсю кипела жизнь. И связана она была, прежде всего, с рекой. Кто отходил после купания, кто погружал телеса в его мутные воды (по нескольку раз ныряя в них с головой), кто еще только готовился к этой ответственной процедуре. Молитва – это само собой. Однако прежде всего нужно было привести в порядок голову. То, что внутри нее, и то, что на ней растет. Работы цирюльникам хватало. Моя походная щетина сразу привлекла их внимание, однако я стойко отказывался от услуг брадобреев, лишь наблюдая за тем, как перед ними склонял головы и млад, и стар.

Тело перед ритуальным омовением должно быть тщательно обрито. Наиболее рьяные ревнители обычая сбривают все, вплоть до бровей и ресниц. Однако многие мужчины, обрив наголо макушку, все же оставляли на ней пучок волос. Я присмотрелся к одному худощавому скуластому индусу, который после бритья сидел на ступенях и смотрел на реку, и вдруг увидел… кошевого Ивана Сирко. В другом мускулистом полнотелом паломнике с задиристо торчащим хохолком на голове угадывался… казак из из свиты Тараса Бульбы. Во время путешествия при виде индийцев, которые  в живописных позах вольно располагались на обочинах дорог, я невольно вспоминал своих предков-запорожцев, которые вот так же любили проводить время на берегах Днепра. Где стал сечевик, там его и стан, где остановился индус, там и присел, а где присел, там и прилег и даже весьма комфортно расположился вместе со своим дорожным скарбом. Это может случиться где угодно – на вокзале, базарной площади, возле храма или часовенки, рядом с закусочной, магазинчиком, даже просто на обочине дороги. Сходство нередко дополнял и пучок волос на бритой голове. Я естественно не мог не поинтересоваться его названием: у индийцев (естественно на хинди) – это «чутия», у непальцев – «тупи». Именно за эту характерную прическу украинцев называют «хохлами». Как же тогда прозывать жителей Индостана, украшающих головы хохолками? У индийцев они, правда, коротки и жидковаты, по сравнению с казацкими оселедцами, которые можно было закручивать за ухо. Но вполне возможно, что у древних ариев чуприны были подлиннее. Ведь именно они могли быть родоначальниками этой прически, которую впоследствии переняли многие кочевые народы. Как известно, касты появились в Индии после прихода туда ариев. Брахманы (жрецы), кшатрии (воины), вайшьи (торговцы, ремесленники) и шудры (крестьяне) отличались не только родом занятий, образом жизни, но и обликом. Кшатрии-воины брили голову, оставляя небольшой пучок волос на затылке. Возможно, поэтому их называли шикханди – чубатыми (от слова «шикханда» – чуб). «Шикха» в центре головы считалась символом превосходства и чистоты. Она обозначала «дважды рожденных» (для воина, который часто встречался со смертью, очень важна была именно эта символика).

«Чубатый идет, беду за собой ведет» – так нередко высказывались о казаках враги. Что ж, развевающийся по ветру чуб часто устрашал противника больше, чем острая сабля. В Бенгалии я встречал памятники индийским вождям и воинам-героям. Многие из них были удивительно похожи на украинских казацких предводителей. «Чубатые» арии когда-то пришли к берегам Ганга со степного севера. Они не только «привели» с собой беду, не только были завоевателями. Многие арийские традиции и обычаи стали частью мировых культур, а некоторые по-прежнему живы на берегах Ганга и Днепра.

Как я был «бабой»

У каждой страны и ее культуры как бы две стороны. Одна фасадная, рекламная, раскрученная туристическими фирмами, другая это обычная повседневная жизнь народа. За неделю, пока я от Дели продвигался к непальской границе, мне не встретилось ни одного соплеменника. Европа предпочитает видеть рекламную Индию с ее богами и храмами, слонами и лотосами, плюс, конечно же, европейский комфорт. Вокруг меня же звуки, краски, запахи индийских будней. В их разноцветье много любопытного для славянина-украинца. В ашрамах мне нередко приходилось встречаться со стариками, которых окружаюшие называли «бабами». Случалось и мне быть «бабой» – так ко мне обращались, когда я располагался на отдых возле святых мест (под кронами священных баньянов, например). Слово «баба» в переводе с хинди – отец, это форма уважительного обращения к старым людям, собирательное наименование гуру, лидеров, людей духовного пути (очень надеюсь, что таковым было и мое странствие). Слово «баба» известно и россиянам, и украинцам. Так повсеместно именовали (да и сегодня это словечко – нередко с уничижительным оттенком – гуляет по славянским просторам) особ женского пола. Однако в полуденных степях Украины (в местах обитания ариев) в народе «бабами» называли каменных идолов, которые стояли на вершинах курганов. Предполагают, что их оставили после себя кочевники. Возможно, еще во времена праарийской древности. Нередко, кстати, и в Индии, и в Непале вблизи святилищ, возле древних монастырей и ашрамов мне встречались статуи, изображающие антропоморфных существ, пол которых трудно определить. Баба это или воин – не разберешь. А, может, даже божок какой или даже диковинный зверь. У индийских скульпторов (как древних, так и современных) фантазии хватает…

Борщ на океанском берегу

Со своим уставом в чужой монастырь, как известно, соваться нечего. Однако, оказавшись (с определенной нацеленностью или по воле случая) под незнакомой крышей, мы все равно невольно ищем сходство с привычным и знакомым. Я приглядывался в Индии к деталям быта и откладывал в память то, с чем сроднился (наверное, уже до конца дней своих) на днепровских берегах. Даже случайное сходство дарило радость открытия. Прежде всего это касалось еды. С рисом, известном на Украине как «сарацинское пшено», украинские хозяйки не очень дружат, а вот то, с чем его едят… К рису в этой части Азии положены всякие сильно перченые подливки, овощные ассорти. На западе Индии в Бенгалии возле селения Конарка, где находится знаменитый храм Солнца, смыв усталость и дорожную пыль в океане, я отправился в рыбацкую деревню. День только начинался. Пахло влажным песком, мокрыми сетями, солью и рыбой. А еще вкусными дымками. Они-то и привели меня к огромным казанам, в которых что-то булькало. В одном обязательно варился традиционный рис. В другом… С согласия рыбачек мне дали попробовать его содержимое… Я принюхался к чашке, в которую налили-насыпали что-то похожее на наше рагу, и вдруг почуял родной борщевой запашок. Осторожно (перец все-таки!) глотнул красноватую жижу, рассмотрел овощной гамуз, в котором угадывались картошка, морковь, помидоры, лук – точно, наш украинский борщ. Разве что капусты не хватает. С превеликим наслаждением я выпил содержимое чашки, вслед за борщевой жидкостью вытряхнул (ложкой меня не снабдили, свою доставать было лень) в рот и овощи.  Насколько я понял, меня угостили подливкой к рису. А ведь это и украинский обычай – добавлять в борщ кашу или наоборот подливать борщ к каше. «Борщ без каши вдовец, а каша без борща вдова», – до сих пор говорят в украинских селах. Кстати, и к перцу в борще украинец привычен. «Сыпь, жена, перец! – восклицает украинский любитель острых блюд. – Пусть нам хоть раз в жизни горько будет».