ВОЗДАСТСЯ ПО ВЕРЕ…

Запорожский путешественник и краевед Владимир СУПРУНЕНКО поделился с читателями ПОЗИЦИИ своими путевыми записками о жизни старообрядцев, живущих по берегам сибирской реки Енисей. Фото автора

– Нонче у нас Петров пост – картоша одна да квас. Можно с редькой, но в ямку лезть неохота…

Дородная и румяная хозяйка с привычной проворностью и в тоже время плавностью и даже изяществом затапливала печь, чистила картошку, резала хлеб…

Деревня Фомка никак не хотела отпускать меня. Сначала задержали рыбаки на берегу. Дядя с племянницей заводили невод. Я помог им вытащить его на галечный приплесок. Неожиданно богатый улов щук (попалось штук десять) и сигов, не говоря уже о мелочевке – сорожек, окуньков, ельчиков, связали с моим случайным участием, и я был одарен двумя большими рыбинами. Пока чистил их и потрошил, подъехал на лодке парень с редкой бороденкой. Узнав, кто я и откуда, он предложил на ночь остановиться в деревне. Так я оказался в доме его матери Тони Шутовой…

О староверах Сибири я был понаслышан давно. И вот во время моей очередной экспедиции – сплава на резиновой лодке по Енисею от Красноярска до Игарки – представилась возможность поближе познакомиться с их образом жизни. Причем зачастую обходилось без корректировок маршрута и задержек в пути – встречи со старообрядцами очень естественно вписывались в бытовую канву моего путешествия по реке. Селения староверов на Енисее расположены по правому и левому берегам в двухстах километрах ниже впадения Ангары, и тянутся почти до Туруханска. Севернее Полярного круга, где нет условий для сельского хозяйства, их уже нет. С любопытством и одновременно волнением, каким-то внутренним трепетом причалил я к деревеньке Макарово – первого небольшого старообрядческого поселения в устье речки Кии. Рыба ищет, где глубже, птица, где просторнее, а старовер, где тише, глуше и вольнее. Это как раз такое место. Не старая еще женщина в шерстяных носках и галошах, с клубком шерсти и спицами в руках, которую я робко поприветствовал, бойко ответила мне: «Я на пне живу, а ты к землянам обратись».  Я был готов услышать что-то подобное, поэтому ничуть не удивился. Лишь замешкался, пытаясь сообразить, в каком направлении по вытянувшейся вдоль реки единственной деревенской улице двигаться, чтоб попасть к загадочным «землянам». Но тут к нам подошел статный красивый бородач и шикнул на мою собеседницу, а мне объяснил: «Она у нас того… Не бери в голову…» Жаль, подумалось мне, сказка (со староверами, как и большинство моих европейских земляков, я связывал что-то очень давнее, дремучее, почти былинное) оборвалась, так и не начавшись. Впрочем, в дальнейшем всяких див по берегам Енисея (в том числе и в среде староверов) я насмотрелся достаточно.

В следующей староверческой деревне Колмогорово я оказался гостем общительного, расторопного во всем (с несколько, правда, суетливым оттенком) Феди Пономарева, занимающегося выращиванием картофеля для продажи. День близился к вечеру, который при ясном солнце в этих широтах плавно переходил в ночь, и хозяин предложил мне остаться у него. Определив мне место на продавленном диване в прихожей, он тут же попросил помочь ему подцепить к трактору, какую-то железную громадину и отвезти ее на берег. «Баржа за ней снизу, вскорости придет, – объяснил Федя, чуть замешкался и выпалил: – А мы давай во-он ту бочку еще подкатим…» Потом мы затаскивали в сарай тяжеленные мешки, складывали дрова, ворочали какие-то камни. В общем, сели за стол уже при луне, которая выкатилась из-за лесу и умостилась на светлом небе рядом с солнечным шаром.

Труд для старовера (впрочем, как и для любого вольного поселенца этих диких краев) это не только источник различных материальных благ, первейшее условие выживания, но и духовная основа существования. В среде староверов нет лауреатов, орденоносцев, призеров, рекордсменов, стипендиатов – всего того, чем общество наделяет своих членов за настоящие или мнимые заслуги, зато есть отцы семейств, мужья и жены, охотники и рыбаки «в почете», ревнители веры. По-разному может сложиться жизнь старовера, однако, если он, естественно надеясь на Бога – главного судию в земных делах! – и сам не плошал, трудился в поте лица, проявлял сметку и старание во благо своего рода (в первую очередь!), земляков, то уважение всей старообрядческой общины ему обеспечено. Это высшая награда для старовера, о другом почете (не говоря уже о судьбе!) он и не мыслит. Староверов в Сибири называют «кержаками». Как правило, с уважительным оттенком. Допускается, правда, и ирония, но лишь в том случае, когда старовер-бородач теряется в миру и допускает слабину, балуясь табачком и прикладываясь к чарке. Чаще же, если говорят о сибиряке, что у него кержацкий характер, то имеют в виду, прежде всего, упорство в труде и крепость духа.

Енисейские старообрядцы (по крайней мере те, которые попадались мне) приветливый, доброжелательный, расположенный к шутке народ. Некоторая настороженность, суровость и скрытность их были не обидны и легко объяснялись стремлением к самосохранению, желанием оградить себя от чужой воли. Нередко, когда нужда заставляла меня причаливать к берегу вблизи деревни, ее бородатые обитатели не проявляли излишнего любопытства, не бросались по первому моему зову на помощь, как бы очень были заняты своим делом, но, увидев и почувствовав, что помощь, совет действительно нужны, все бросали и торопились на выручку. И какой бы ни была сложной проблема, ответ всегда был один: «Нет проблем».

Внешне староверы почти ничем не отличаются от других жителей приенисейских деревень. Женщины, правда, особенно в праздничные дни, надевают длинные платья, цветастые сарафаны, женатые носят шапочки-«шашмуры» с двенадцатью (по числу апостолов) складок, мужчины (и молодые, и старые) щеголяют в рубахах-косоворотках навыпуск, подпоясанных ремешками. Ну и, конечно же, бороды. Тут уж, правда, как кому от природы повезет. Добры молодцы, с редкой рыжеватой порослью на лице, с завистью глядят на своих более хлипких соплеменников, увенчанных густыми курчавыми волосяными украшениями. Впрочем, как признался один старовер, наших видно не только по бороде. В облике деревенского кержака (даже вдали от родных берегов) отчетливо заметна и отчужденность от мирской суеты, и настороженность, и наивность, в глазах же искрится лукавство, хитринка, мелькает и любопытство, часто вперемешку с недоверием. В тоже время, разговорившись, увлекшись беседой, старообрядец, оглаживая бороду, с удовольствием расскажет какую-нибудь историю из своей жизни, не прочь и прихвастнуть, ненароком продемонстрировав пачку денег. Проделывает он это нередко с некоторой театральностью, вызовом, даже превосходством, мол, вы нас преследовали, гнобили, а мы вон какие удачливые оказались. Мир ловил нас, да не поймал. Тут еще и другое. Свобода в мире денег, того мира, от которого стараются оградиться староверы, – деньги. В низовьях Енисея, где обосновались кержаки, это еще и дрова, и теплый дом, и корм для скотины, и крепкая сеть, и надежное ружье. Никаким аршином-рублем не измеришь ценность этих вещей.

Ненароком даже подумалось, что религиозность нынешних староверов весьма далека от духовного мировоззрения их предков. Приверженность старой вере – это в какой-то мере повод уйти от опеки государства, его недремлющего ока: нас оставили в покое, не трогают, считают чудаками, пусть даже не опекают, позволяя жить своей волей – в таежном краю лучшей судьбы и не придумаешь. Для некоторых предприимчивых старообрядцев их колоритный образ жизни стал даже некоторой туристической изюминкой, которую можно при случае выгодно продать.

Отношение староверов к другим народам и верам – весьма своеобразное. Все, что где-то далеко, за горами, морями-океанами, принимается ими за что-то ненастоящее, сказочное, мифическое. С китайцами, которым староверы по своим каналам продают медвежьи лапы, желчь, барсучий жир, кедровое масло и прочие дары сибирской тайги, обитателям старообрядческих деревень приходится сталкиваться часто. Несмотря на это, староверы уверены, что всеми земными делами в Поднебесной заправляет какой-то дракон, которому время от времени приносят в жертву детей. Я осторожно намекнул, что, мол, существуют и другие религии, тот же буддизм, с которым мне довелось столкнуться во время путешествия по Индии. Старовер, вместе со мной пережидавший непогоду на дебаркадере в Ярцево, скептически махнул рукой: еретики! Но вот я стал рассказывать о монашеских обителях, где находил приют, о блюдах, которыми меня там угощали. Старовер слушал с интересом, о чем-то даже переспросил, что-то уточнил. А когда я упомянул Будду и его благие деяния, он заметно оживился, деловито подобрался, откровенно внимал, не скрывая свого любопытства. Такое впечатление, что Будду он стал воспринимать не как религиозное лицо, а как человека вполне реального, почти земляка, с которым можно при случае наладить деловые отношения.

Честно признаюсь, во время сплава, о моей полуденной степной родине, о днепровских берегах как-то и не думалось. Впечатления от диких енисейских берегов с их дивно-сказочной таежной природой и бородатыми обитателями накрыли с головой. Однако именно бородачи-староверы однажды неожиданно приблизили Украину. Узнав, откуда я, бородатый продавец, с которым я познакомился на базарчике в Ворогово, с демонстративной гордостью проводя ладонями по густой растительности, которая со щек и подбородка стекала по груди к самому животу, сказал:

– Украина для нас люба. Там наша вера зачата была. И рубашки у украинцев такие же, как у нас. В общем, братья они нам, ради веры христовой, ну, и просто славянские братья…

Приятно было услышать подобное от сибирского кержака за тысячи верст от днепровских берегов...

Что мы знаем о староверах и о старообрядчестве? Это особая страница религиозной истории не только России, но всей духовной жизни славянства. В 1653 году патриарх Никон, угождая царю, чающему стать вселенским православным государем, а со временем, возможно, и самому возглавить мировое православие, предпринял церковную реформу. Ее целью было исправление богослужебных книг по греческим образцам и ведение церковных обрядов по канонам греческой православной церкви, что и привело к церковному расколу. Насаждаемая силой реформа привела к расколу церкви. И хотя, между старой и новой верой не было почти никаких различий, лишь только внешние, церемониальные (староверы продолжали креститься двуперстием, совершенной формой креста у них считалась восьмиконечная, крестный ход совершался по часовой стрелке и т.п.), никониане, пользуясь поддержкой государства, провозгласили свою церковь единственной православной, господствующей, а несогласных нарекли оскорбительной кличкой «раскольники». На самом же деле, противники Никона остались верны древним церковным обрядам, ни в чем не изменив той православной церкви, которая пришла с крещением Руси. Поэтому они назвали себя православными старообрядцами, староверами или древлеправославными христианами.

Церковная власть во все времена, хоть внешне и провозглашая свою «самость», была опорой светской власти. Поэтому старообрядцы и подвергались гонениям и притеснениям государства. Наиболее стойкие ревнители старой веры, возглавляемые разных мастей подвижниками и вождями, спасаясь от недремлющего государева ока, уходили на окраины империи, подальше от центров цивилизации, поступь которой ассоциировалась с подавляющей все и вся естественное государственной машиной. Пропаганда миссионеров раскола нигде не находила такую подходящую почву, как в Сибири. Северная традиция свободолюбия и самоуправления была здесь сильна с самого начала колонизации, и, конечно, в эту глухую часть азиатского материка шли наиболее сильные и волевые, не склонные к подчинению начальству люди. Стремление правительства ввести новый обряд воспринималось сибиряками, как попытка наложить на них новые узы, урезать их права. Поэтому, уже к концу XVII века значительное большинство населения Сибири примкнуло к расколу или, вернее, просто осталось со старым обрядом, предпочитая своих проповедников редким и не всегда слишком ретивым приходским священникам. Нередко старообрядцы, «своевольничая» даже в молитвах, обходились вообще без священников. Это так называемые «беспоповцы», которые обосновались в низовьях Енисея, где и пролег мой маршрут…