Право говорить с народом

Вечно нас что-то не устраивает, в том числе и окружающее общество. Мы понимаем, что от его устройства многое зависит в нашей жизни. Поэтому сегодня, как впрочем, и всегда, народ выходит на улицы с целью коллегиально обсудить, как из этого неудобного состояния выйти. Такие всенародные «вылазки» с сопроводительными протестами «недовольных жизнью» почему-то сегодня нарекают «вече». Призвав на помощь историю (с древнегреческого – «расследование, установление»), попробуем выяснить, правильно ли трактуется упомянутое понятие в контексте массовых недовольств. 

Способ решения общественных вопросов посредством народных собраний в древних государствах встречался повсеместно. У истоков такого самоуправления стояли греки. На площади с неблагозвучным для нашего слуха названием «притония» они скопом брались время от времени поуправлять своими городами. Считается, что эти древние демократии кормились трудом рабов и богатством, добытым разбоем.

Основой народного волеизъявления наших предков было городское вече – институт «народоправства» Древней Руси. Удар в вечевой колокол был знаком, что есть требование народного голоса. Только вече принимало законы, избирало и смещало исполнительную власть – князей и посадников. «По старым русским понятиям, – пишет историк Николай Костомаров, – вече не было чем-нибудь юридическим; под этим названием вообще разумелось народное сходбище, рассуждающего о своих делах, и такое, которое выделяется из прочей массы народа, кружок, иногда и в противоречии с общею волею народа – мятежный скоп. Созвать вече – значило представить дело на обсуждение народа, и потому всякий, кто считал себя вправе говорить пред народом, мог и созвать вече».

Древний Новгород был образцом решения «всем миром» текущих государственных вопросов. Но летописи сохранили свидетельства о том, что подобные собрания осуществлялись во многих русских городах, и в отличие от современных митинговых невнятных резолюций, на древнем вече, помимо текущих дел, решались и государственные вопросы, вплоть до отрешения от власти наследного князя, как это случилось в 1147 году на выборном вече у Софийского собора в Киеве. Тогда единственный наследник Ольговичей князь Игорь черниговский не был посажен на киевский престол. Более того, бандитствующие группы, сильно избив, таскали его полуголым и полуживым за ноги по улицам Киева, а потом убили и бросили на торговой площади на Подоле.

Князь, приглашавшийся из соседних русских государств и формально возглавлявший Новгород, обладал очень ограниченными полномочиями. Он не имел права сам собирать налоги, раздавать и отбирать новгородские земли и даже не имел права владеть новгородской недвижимостью. Тех князей, которые этот договор нарушали или пытались урвать себе власти побольше, город изгонял. Бывало так, что князь скажет на вече гневную, обличительную речь, покинет свое княжество и уедет; бывало и так, что вече призывало его снова.

«Город без князя» было явлением краткосрочным, покуда следующего не призовут. Одним словом, князь был таким себе пришлым «гастролером», полубесправным «кормленым» (т.е. наемным) чиновником, который больше «титуловался», чем правил и командовал. Понятно, что князья стали неохотно идти на зов Новгорода, а наиболее даровитые и энергичные или не шли совсем, или уходили по примеру Мстислава Удалого. Тогда Новгород оставался при посаднике и тысяцком, а князем его оказывался то Тверской князь, то Владимирский, то Московский, а то даже и Казимир Литовский. Но именно эта республиканская тенденция и погубила самостоятельность Новгорода. Ибо как писал Николай Карамзин, «бояре не стояли ни за вечевой колокол, ни за посадника, но стояли за свои вотчины». Это был закат военной демократии, переросшей в накопление имущества в узком круге лиц, которые были заинтересованы в преемственности, то есть сохранении имущества для потомков.

О том, что вече собирало множество людей, вопрос спорный. Древнее вече трудно назвать «демократическим», или народным: найденная археологами в 1937 году вечевая площадь в Новгороде не превышает полторы тысячи квадратных метров и была она оборудована скамьями, то есть участники не стояли, а сидели, и поместиться могли не более полутысячи граждан, поэтому ни о каком «всенародном собрании» не могло быть и речи. Поскольку состав вече был невелик, то можно говорить не о демократическом собрании, а о, так сказать, семейном совете аристократов, где посредством мозгового штурма решались корпоративные вопросы. Таким образом, Новгород был аристократической республикой (данные взяты с научно-популярного сайта psciences.net. – Ред.).

Старцы приглашались на вече, но имели только совещательный голос. Вече же и отстраняло князя по рекомендации волхвов, если его качества не соответствовали его общественному положению. Правом же голоса обладал лишь семьянин, то есть тот, кто доказал своим образом жизни, что может упорядочивать пространство вокруг себя. Если у него крепкая семья, здоровое потомство, то это говорит о том, что у него есть квалификация устроителя стабильного жизненного уклада. Вечевое право основывалось на правиле единогласия – прихода к единому мнению всех собравшихся сходатаев.

Неизвестно, существовали ли какие-нибудь правила, чтобы не допускать неправильных созывов вече; предполагалось, что с таким делом шутить было опасно, а значит, всякий побоялся бы беспокоить напрасно весь народ. По свидетельству Костомарова, «случалось, однако, что смельчаки, надеясь на подобранную заранее партию, созывали вече и, поддерживаемые своими сторонниками, проводили свои планы – низвергали власти, устанавливали иные. Таких называли коромольниками. Таким-то образом созывались веча тогда, когда восставшая толпа, по наущению умевших ее возбудить, ниспровергала власти и преследовала партии, к которым была нерасположена».

Со временем вечевая власть слабела от таких «коромольников», внутреннего расслоения на классы, партийных распрей и интриг.

И вот в самом начале 1510 года, 13 января, в жизни восточнославянских народов произошло событие, которое в зависимости от идеологического настроя одни называют гибелью демократии, другие – объединением России. Великий князь Московский Василий III ликвидировал Псковскую республику и демонтировал Псковский вечевой колокол. Ранее, в 1478 году, эта участь постигла и Новгород.

К концепции «вечевого колокола» обращался русский бытописатель Михаил Салтыков-Щедрин в «Пошехонских рассказах» и «Игрушечного дела

людишки». В последнем произведении, к слову, говорится об обывателях города Любезнова, принесших на городском вече публичное покаяние за свободомыслие, после чего вечевой колокол был потоплен в реке. «За Любезнов я спокоен», – констатировал местный градоначальник Вольницын.

В «Пошехонских рассказах» автор показывает Пошехонию как место, где когда-то происходили северные «народоправства», или «веча». Вот что доносил по поводу этого произведения цензор Лебедев 13 марта 1884 г. в С.-Петербургский цензурный комитет: «Впоследствии [на том месте] был построен съезжий дом с каланчой, на которой ходит сторож, наблюдающий за народным отрезвлением и готовый во всякое время с своей вышки дать сигнал к окачиванию водою собравшейся около нее для народоправства толпы. Для более наглядного понимания пользы такого рода управления он выводит на сцену среди толпы, собравшейся на вече пред каланчою, скромного обывателя Пошехонья Рыжего, который не стесняется вслух выражать свои мысли, заключающиеся, между прочим, в том, что он не может согласиться с тою истиною, будто всякое начальственное требование от природы правильно, а потому и следует его выполнять. Не соглашаясь с такою новою мыслью, толпа переходит от споров к рукопашной схватке и убивает Рыжего. Таким образом результатом отрезвления оказывается труп».

Добавим, что ничего предосудительного в этом рассказе царская цензура не усмотрела, и произведение увидело свет. А критики советских времен трактовали сию щедринскую аллегорию «фантастического отрезвления» пошехонцев как картину глубокого падения общественных настроений и идеологии в условиях царской реакции.